длительных раздумий. — Ты обязан служить.
— Я не отношу себя к альтруистам, — проговорил я.
— Это неважно. Если тебе дано многое, с тебя многое спросится. Иначе станешь как Вениамин Куракин и подобные ему. Они используют свои силу и положение только ради удовлетворения собственных желаний — и вот к чему это ведёт. Разрушение. Он уничтожают всё вокруг себя. У каждого есть своё место, и когда он это место покидает, начинает хаос. Когда высокородный не выполняет свой долг или когда простолюдин пытается подняться выше, чем ему полагается, нарушается вселенский порядок.
— Сама придумала? — усмехнулся я.
— Так говорил отец. Он всю свою жизнь отдал служению роду. Это был один из самых достойных людей, которых я знала.
— Вадим с ним не согласился бы, — заметил я.
— Не важно, — отрезала Света. — Это ничего не меняет. Каждый должен знать своё место.
— Человек — существо свободное, — ответил я. — Мы сами выбираем свой путь, и никто не вправе навязывать нам его.
— Глупости. Место человека определяется рождением и данными ему способностями. Кого-то Господь наделил магическим даром, кого-то — нет. Никто не в силах изменить этого.
— Просто случайность. То же самое, что кто-то родился с голубыми глазами, кто-то — с карими. Разве это делает одних лучше, других хуже? Проблема в том, что «таланты» нужно как-то контролировать. И если человек не способен делать это самостоятельно, такую роль должно взять на себя общество. А вас никто не контролирует и не ограничивает. Вы творите, что хотите. Вам плевать на жизни других людей, для вас они — низший сорт, грязь. Вы и обходитесь с ними соответствующим образом. А всё почему? Да потому что придумали, будто ваш Бог так устроил, разделив всех на высших и низших, на благородных и чернь. И в итоге мы имеем то, что имеем. Произвол одних, недовольство других. Неправильно это.
— Да, неправильно, — с жаром проговорила Света, — потому что люди не желают исполнять свой долг. Это называется гордыня. И вот к чему она приводит. От этого все пороки, все преступления.
— Если бы, — скривился я. — Не от этого вообще-то. А от того, что человек — животное, ведомое инстинктами: жрать, трахаться и доминировать над своими собратьями. И если общество не в состоянии сдержать в ком-то это животное начало, у того оно рано или поздно выплеснется наружу во всей красе.
— Чего? — Света аж поморщилась. — Человек — это животное? И всё? По-твоему, в человеческой душе нет высших устремлений? Нет благородства, любви, преданности? Может, конечно, у вас, простолюдинов, подобные вещи действительно не в почёте, вы же…
—…чернь? — я рассмеялся. — Естественно! У нас всего этого нет. А у вас есть. От того-то среди вас и полно таких мразей, как Вениамин Куракин. Как думаешь, что там, за забором делают молодые люди и девушки из «благородных» семей? У них там вечер поэзии? Ха, благородные! Да вы ничем не лучше. Всё ваше благородство — это напыщенность и зазнайство, да дорогие шмотки, которые вы напяливаете на себя по всяким званым ужинам. Вот и всё различие.
— Глупости! — воскликнула Света. — Мой отец был не таким. Он был воистину благородным человеком. Честным, справедливым. А среди моих предков было множество славных воинов и государственных мужей, которые своими великими делами вписали свои имена в историю. И ты, — она ткнула в меня пальцем, — не смеешь порочить их память.
— Не принимай близко к сердцу, — я едва сдерживал улыбку. Слишком забавно и по-детски выглядела негодование Светы. — Постарайся взглянуть шире на ситуацию.
— Если ты оскорбишь моего отца или моих предков, ты поплатишься, — произнесла Света спокойным холодным тоном.
Для неё эта тема была болезненной. Мои слова пошатнули почву у неё под ногами, поколебали всё то, во что она верила, на чём зиждилось ей самосознание. И возможно, не только мои. Ведь кто я в её глазах? А вот Вадима она уважала, а он ведь тоже говорил нечто похожее. Но на него Света не могла выплеснуть злость.
Мир менялся, порядки менялись, а Света держалась за свои старые понятия, которыми испокон веков жили аристократы. Мне даже жалко её стало, особенно когда я подумал, что у девушки даже родителей-то не осталось. Отец погиб, а мать находилась непонятно где и, скорее всего, встала вместе с семьёй на сторону императора вместе. Для Светы прежний мир с его устоявшимися традициями рухнул, и от того ей было плохо. Наверное, ей будет трудно адаптироваться к тому обществу, которое хочет создать Вадим Орлов.
Мы некоторое время сидели молча. Решив, что Света успокоилась, я попытался помириться.
— Извини. Я перегнул палку, — сказал я. — Конечно, среди аристократов тоже есть хорошие люди. Думаю твой отец был хорошим человеком, раз он решил покончить с криминалом и арестовал банду Аношака. Достойный поступок. И мужественный, если учесть, против кого ему пришлось пойти ради этого.
— Вот именно. Так что не распускай язык, — Света даже не взглянула на меня.
Мы снова молчали какое-то время.
— Хватит дуться, — сказал я. — Я же извинился.
Света не ответила.
— У тебя сейчас лицо, как у обиженного ребёнка. А ты ведь — доблестный гвардеец! Разве нет?
Света усмехнулась, но на меня не взглянула.
— Ладно. Я тоже погорячилась, — сказала она, наконец. — Просто я не понимаю тебя. Ты говоришь странные вещи. Ты отрицаешь всё доброе и благородное в человеческой душе.
— Нет, это не так. Просто много дерьма видал в жизни, — сказал я и, подумав, добавил. — Ты же знаешь, в какой я среде вырос. Наверное, ты не видела, как живут люди за стеной.
— Да, в трущобах жить не приходилось, — произнесла Света насмешливым тоном.
— А зря. Может, увидела бы, до чего людей доводят ваши кланы, во что цари и князья превратили мир. Может, увидела бы, как «благородные» разбомбили полгорода, уничтожив сотни мирных жителей в собственной стране. Вот что сила делает с людьми. Сила даёт ощущение безнаказанности, безнаказанность ведёт к произволу. Вы считаете себя хозяевами, считаете, что мир этот существует для вас. Потому что, как я говорил… — я вдруг спохватился: кажется, теперь уже я разошёлся не на шутку. — А впрочем, ладно. Сытому голодного не понять.
— Да, всё
